Дядя Ваня

 “…Разве они пролетят без следа? 
       Нет, не забудет ни кто ни когода
                                     школьные годы!..”

                     Е.Долматовский 

          В прошлый раз я рассказал вам о дяде Мише, и знаете, меня, что называется, подмывает так же рассказать вам и про моего любимого дядю Ваню, а ещё про мою любимую учительницу Нону Игоревну…Бедная Нона Игоревна! Наш классный руководитель, сколько она натерпелась от моего русского и…вообще. Как хочется сейчас увидеть её, обнять и поблагодарить за всё, что она для меня сделала!
Дядя Ваня уже ушёл в вечность. Он тоже старался сделать из меня человека. Интересно, как бы он сейчас оценил плод своих стараний, какую бы закорючку поставил на сегодняшней страничке моего дневника..?!
Был у меня дядя Ваня по родственной линии и просто дяди: дядя Миша – вы его уже знаете – и дядя Гриша, о нем вы вскоре тоже узнаете. Они заходили к отцу с получки; вспомнить про былое: как они защищали и проливали. Собственно говоря, вспоминали дядя Ваня, дядя Миша и отец. Дядя Ваня, конечно, больше всех; шибко лихой был. Дядя Гриша не вспоминал. Он был моложе, ничего нигде не проливал. Поэтому сидел и слушал, время от времени степенно кивал головой в знак полного одобрения, вставлял иногда: «Да ты чё!? Само-собой. Ещё бы!» Ну и что-то в этом роде. Нам, детям, нравилось, когда приходил дядя Гриша. В его глубоких карманах всегда имелись для нас конфеты или пряники. Но визиты дяди Вани были хуже горькой редьки, потому что воспоминания его всегда переходили в педагогическу плоскость, очень я бы сказал, плоскую плоскость, и всегда плохо для меня кончались.
– «Нет ну ты мне скажи, Иван (отца тоже звали Иван) ну что им ещё надо? Всё есть! Только учись!» –Так начиналась эта самая плоскость…и пошло, и поехало. Заканчивался вечер воспоминаний десертом, –  проверкой моего дневника. Дядя Ваня открывал его с вожделением и предвкушением, как первую стопку. – «Эх , и чтоб мне не убежать сегодня куда-нибудь, – так дождь же!»
– «А-ага-а!» – Радостно и восторженно басИл дядя Ваня, точно так, как дед Рязай прихватывающий нас на яблоне в своём саду. – «Рас-студы-т-твою тридцать три броненосца мать! Иван ты читал!? – «Прошу обратить особое внимание на низкую           успеваемость сына по русскому языку и литературе».
Иван ещё не читал, потому что дневник «учительница забрала на проверку», да и «разговор» у него всегда был короткий. Но дядя Ваня прихватил меня надолго. Вспомнил трудное детство: и своё, и отца, и бедных пролетарских детей в капиталистических и развивающихся странах, указал на мою чёрную неблагодарность родной советской власти, которая не ест и не спит, а только и делает, что заботится обо мне. Неопровержимо доказал, что, если я «пойду по наклонной плоскости», то буду недостоин завещанных мне моими предками привилегий и прав, за которые они сражались и умирали.
Вытащив из внутреннего кармана «пиНджака» «наливнушку», гордось с золотым пером, он размашисто написал что-то в моём дневнике.
Понуро стоял я на веранде. Нудный осенний дождь булькал и шлепал по лужам. Казалось, вся вселенная была в слезах. «Эх! А где-то есть круглое лето. Лето: и зимой и весной и осенью. Круглое лето, а значит и круглые каникулы.»  На душе было так тяжело, тоскливо и обидно, что невольно захотелось в Африку.
Дядя Гриша тихо подошёл сзади и неуверенно положил на плечо свою огромную ладонь.
– «Погоны иму повесить, и весь хрэн до копейки!» – Пытался утешить он меня.

          Утром, в классе Нона Игоревна моргала своими мохнатыми ресницами на мой дневник, беззвучно шевелила красивыми губами: «Прошу обратить особое внимание на низкую успеваемость сына по русскому языку и литературе..», и ниже, размашисто: «Беру на буксир! Дядя Ваня!»
Не знаю, что уж ей привиделось и о чём она подумала, может быть про апельсины в бочках, но лично мне привиделась картина «Иван Грозный убивает своего сына», что висит в малом фойе клуба Восток; и думалось мне: «Лучше бы уж так, одним махом, – моменто море».
Трошка, с первой парты, растопырил свои мохнатые уши, вытянул барсучьи глазки аж до моего дневника. Нона Игоревна что-то спрашивала, я что-то пытался объяснить ей…
Сел за парту и закопал дневник куда подальше. Со звонком на перемену, намеренно убежал от Трошкиных расспросов. Но каналья достал дневник и прочел всем, кто был под рукой. От стыда и обиды меня так всколыхнуло и понесло, что я кинулся на него прямо в классе. Но не успел врезать ему по его широколобой, конопатой балде – нас растянули, и вошла Нона Игоревна. Обида будоражила мою, истерзанную Трошкиной наглостью душу, и я не мог ему простить этой гнусной подлости. Фуражку простил, а это не мог. Кстати про фуражку.
Незадолго до этого мы с классом ходили в поход. Долго шли полем и лугом, и сильно прижала нас с Трошкой маленькая нужда. Крепко прижала. Как только дошли до леса – мы  с ним быстренько шмыгнули в густые заросли. Трошка стоял рядом. И вот, в самый разгар, когда на душе стало легчать, эта бестия срывает с моей головы фуражку и подставляет под мою же струю. Общеизвестно, – если долгожданный процесс пошёл и весело журчит, то его не так-то просто остановить. Когда мне удалось осадить коня – фуражка была уже прилично наполнена. Ох как я вскипел! Выхватил фуражку и напялил её на рыжую Трошкину балду, на самые его мохнатые уши. Но тогда было другое дело; тогда никого рядом не было.
Я не стал поджидать негодяя ни в парке ни на пустыре, –так уж мне нетерпелось накостылять ему, –  прихватил прямо в раздевалке.
Мы шумно колотили друг друга, обмениваясь оскорбительными эпитетами и колкими замечаниями, как и положено настоящим пацанам; канифолили друг друга до тех пор пока паршивец, Троха не возопил, что больше никогда не будет. Я, было, остановился, но для верности ткнул ещё пару тумаков, а зря, кто-то крепко ухватил меня сзади за шиворот. Так мог хватать только Чита, физрук. Трошка заскулил, что, дескать, «он первый начал». Чита не стал разбираться, воткнул в каждый лоб по три щелбана, он всегда при этом приговаривал: «Бог любит троицу!»  А у него палец – костыль!.. и отпустил нас с миром. Между прочим, Читой физрука мы звали потому, что он был классным вратарём в городской футбольной команде.

          Так что, русский язык и литература – мои самые «любимые» предметы, с самой школьной скамьи. И ни что не могло заглушить этой пламенной любви, даже буксир дяди Вани. Кривая моей успеваемости по этим предметам была идентична кривой теперешних биржевых графиков, – только немного наоборот, или точнее, совсем наоборот, – когда синусоида моей успеваемости достигала своей нижней точки, значит жизнь была прекрасна и удивительна: был футбол и хоккей, были бои с капсульными пистолетами в подвалах строящихся домов; были ракеты со взрывпакетами – много чего было. И наоборот, когда кривая подскакивала вверх, это означало, что жизнь у меня была не жизнь, а «жистянка». Двери дома для друзей были закрыты, хоккейные клюшки и футбольные мячи были спрятаны: ракеты, магний, марганцовка, селитра, капсульные пистолеты собственной конструкции и собственноручно изготовленные (ах кокой у меня был четырёзарядный!), всё это и другое было брошено глубоко на дно общественного удобства во дворе (чтобы надёжнее), а я сидел и читал, зубрил, переписывал целые страницы из книг, одним словом – страдал.
            Где теперь оно, это чУдное время!.. Да и было ли оно вообще, или мне это только приснилось..! 
                                                                                                      * * *